Bunin, Ivan

Осыпаются астры в садах,
Стройный клен под окошком желтеет,
И холодный туман на полях
Целый день неподвижно белеет.
Ближний лес затихает, и в нем
Показалися всюду просветы,
И красив он в уборе своем,
Золотистой листвою одетый.
Но под этой сквозною листвой
В этих чащах не слышно ни звука...
Осень веет тоской,
Осень веет разлукой!

Поброди же в последние дни
По аллее, давно молчаливой,
И с любовью и с грустью взгляни
На знакомые нивы.
В тишине деревенских ночей
И в молчанье осенней полночи
Вспомни песни, что пел соловей,
Вспомни летние ночи
И подумай, что годы идут,
Что с весной, как минует ненастье,
Нам они не вернут
Обманувшего счастья...

Frolova, Elena

Суметь бы проститься, ах, птица моя, ах, птица

И не возвратиться, ах, птица моя, ах, птица.

Прошедшей водицей, ах, птица моя, ах, птица.

Ненужной страницей, ах, птица моя, ах, птица.

Меня прочитаешь,

Как книгу забытого счастья,

И снова поставишь на полку

С улыбкой участья,

Я буду как рыцарь

На страже стоять и пылиться.

Мне будет за тридцать

И я буду чьей-то птицей.

И мне кто-то скажет ах, птица моя, ах, птица.

Слезою накажет и также как я смутится.

А над головами все та же любовь продлится,

Чужими словами, ах, птица моя, ах, птица.

Ничто не поможет

И не остановит круженье,

Оружье не сложит

Во мне мое сердца служенье.

Я буду, как рыцарь,

Любовью своею томиться,

Но в небе не скрыться

И там это будет сниться.

Суметь бы проститься, ах, птица моя, ах, птица.

И не возвратиться, ах, птица моя, ах, птица.

Прошедшей водицей, ах, птица моя, ах, птица.

Ненужной страницей, ах, птица моя, ах, птица.

Shakespeare, William

All the world's a stage,
And all the men and women merely players.
They have their exits and their entrances,
And one man in his time plays many parts,
His acts being seven ages. 
At first the infant,
Mewling and puking in the nurse's arms.
Then, the whining school-boy with his satchel
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to school. 
And then the lover,
Sighing like furnace, with a woeful ballad
Made to his mistress' eyebrow. 
Then, a soldier,
Full of strange oaths, and bearded like the pard,
Jealous in honour, sudden, and quick in quarrel,
Seeking the bubble reputation
Even in the cannon's mouth. 
And then, the justice,
In fair round belly, with a good capon lined,
With eyes severe, and beard of formal cut,
Full of wise saws, and modern instances,
And so he plays his part. 
The sixth age shifts
Into the lean and slippered pantaloon,
With spectacles on nose and pouch on side,
His youthful hose, well saved, a world too wide
For his shrunk shank, and his big manly voice,
Turning again toward childish treble, pipes
And whistles in his sound. 
Last scene of all,
That ends this strange eventful history,
Is second childishness and mere oblivion,
Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything.